Mr.Parker
Когда человеку
исполняется двадцать один,
он начинает считать себя
настоящим и незыблемым,
когда приходит двадцать
пять - появляется страх
старости, когда случается
опостылевшее «тридцать
три» - настигает кажущееся
понимание сути
существования и присущая
этому пониманию тяжкая
умиротворенность.
Последующие долгие годы не
происходит, видимо, ничего.
Когда же гости собираются,
чтобы отметить шестьдесят
- человек неожиданно
начинает считать, что все
только начинается, что все
предыдущее было всего лишь
подготовкой вот к этому,
неясному, но чудовищно
притягательному. Женщины
уже не так отвлекают
внимание, дом создан и
обжит, жена никогда не
уйдет (некуда), дети
пристроены, круг друзей не
менялся уже очень давно, а
здоровье все еще куда ни
шло.
Но на самом деле, ничего
уже больше не будет. Уже не
поехать на электричках в
Ленинград, уже не выпить
бутылку-другую чего-нибудь
крепкого и виноградного,
закусывая сигаретами и
замысловатыми цитатами.
Уже не понестись ночью по
девкам. Почти не привлечь
внимания толпы. И не
использован уже
единственный метод
остаться навсегда в тех
двадцати, двадцати пяти,
тридцати трех и еще черт
знает в каких разбитных
годах - уже не умер молодым.
Двадцать четвертого
октября одна тысяча
девятьсот девяносто
восьмого года могло бы
исполниться шестьдесят
лет человеку, у которого
никогда не было возраста -
Венедикту Васильевичу
Ерофееву, вечному
призывнику, наблюдателю за
природой, борцу с
кровососущим гнусом,
совести нации, поэту
пригородных поездов и
дешевого спиртного.
О нем написано уже все.
Написаны биографии,
дипломные работы и эссе, по
полочкам разложен миф о
Последнем Представителе
Великой Русской
Классической Литературы,
изучены первоисточники и
составляющие этого мифа.
Его творчество
рассмотрено в контексте
Бахтина и в контексте
Лосева. Розанов как одна из
первооснов его творчества
тоже рассмотрен. Он уже
сравнен и с «Володей», и с «Сережей»,
и жизнь его как эталон
особой русской чистоты
тоже рассмотрена. Я не знаю,
проходят ли его в школе - но
судя по всему должны, и
если сейчас это не так, то
будет исправлено в
ближайшее время.
И нет ничего страннее
всего этого.
Конечно же, миф негоже
раскладывать по стеллажам
натренированного мозга -
от этого он выдыхается. А
романтика одиноческого
алкоголизма отныне
развеяна сияющими
московскими красотами и
изобилием качественного
спиртного на каждом не
занятом дорогими
автомобилями квадратном
метре площади
отреставрированного
Курского вокзала.
Моя любимая и абсолютно
алкоголически невинная
мама (действительный член
необычайно популярного в
конце восьмидесятых среди
«технической
интеллигенции» общества
борьбы за трезвость)
приобрела брошюрку «Москва-Петушки»
совершенно случайно,
поскольку название это
было ей знакомо по какой-то
мимолетной публикации то
ли в «Литературной газете»,
то ли в «Новом мире», то ли
еще где - в те годы
поразительно легко было
соответствовать духу
времени, благо количество
ранее неизданных текстов
многократно превышало
количество уже
напечатанных. Я (тогда
первокурсник очень и очень
технического вуза) на
книжку из газетной бумаги
посмотрел - и читать не
стал. В том возрасте у меня,
естественно, была
разделенная тысячами
километров по расстоянию и
неразделенная по сути
любовь, и это состояние
никак не позволяло
отвлекаться мне от Чехова -
доктора нашего навсегда. Я
читал его подряд - от
первого тома и до
последнего, страница за
страницей, занятие
всепоглощающее и
совершенно ничего не
дающее, кроме права
заявить «Я прочитал Чехова
всего». В ту же топку
душевных терзаний был
брошен весь изданный на то
время Набоков, почему-то
весь Алексей Толстой и,
естественно, все Булгаковы,
Цвейги и Мопассаны вместе
взятые. Когда же все
накопленные родителями в
эпоху твердых тисненых
обложек «подписные
издания» были
переработаны и я всерьез
подумывал о немыслимом -
одолеть всего Максима
Горького, с задника
очередной полки выпало
помятое и запыленное нечто,
мерзейшего цвета и
засиженное особой
вредности книжными
тараканами.
Я повертел это в руках -
что-то вроде вагонных окон
на первой странице обложки,
маршрутное расписание на
четвертой.
Раскрыл.
«Уведомление автора»…
Сейчас у нас в стране
любой знает содержание
главы «Серп и Молот -
Карачарово». Кто такой
Ленин - не знают, а эту
главу знает каждый.
«И немедленно выпил».
Перед глазами всплыл
апатитский Большой
Алкогольный Магазин (БАМ),
хождение по головам с
тремя портвейна, железные
решетки перед прилавком и
пожухлое человеческое ухо,
оторванное у кого-то в
предновогоднем
наступлении на советское
шампанское. Ухо лежало в
грязном снегу и, по всей
видимости, было не нужно
уже даже своему бывшему
хозяину, которому странная
русская мужская гордость
не позволяла явиться в дом
к нарезающей салаты жене
без темнозеленого
полусладкого. Без уха -
пожалуйста. Без
полусладкого - нет. Мог ли я
даже просто предположить
тогда, что Веня родился
совсем рядом с тем местом,
где лежало на снегу
оторванное ухо. Совсем
недалеко от того места, где
родился я сам.
Я прочитал поэму залпом -
как выпил. Не отрываясь ни
на минуту. Всю. До дна. Я
видел в ней все - очередь за
бомбами с тремя семерками
в сельпо таинственной
Вереи, ожидание
позавчерашнего,
разбавленного мыльной
водой (чтоб пенилось) «Ячменного
Колоса» из молочной бочки
в застиранные
полиэтиленовые пакеты,
подстольный ерш в
легендарном пивбаре «Ладья».
Я был вместе со страной и с
народом.
Это была моя страна. Это
был мой народ. Чеховские
описания были для меня
лунным пейзажем -
Ерофеевские были
заоконной
действительностью.
Сейчас за окном моим я
вижу другое. Люди, не
знающие не только, кто
такой Ленин - но не знающие
даже, кто такой Веня
Ерофеев, пьют серийное
пиво «Балтика» и запивают
Очаковским джином с
тоником. Обеспокоенная
отсутствием внимания к
покойному писателю «творческая
интеллигенция» устраивает
безумные как по размаху,
так и по содержанию
празднования юбилея. Я
делаю этот сайт. Мир
переворачивается. В нем
все происходит «медленно и
неправильно» - а не об этом
ли мечтал в патриархальном
шестьдесят девятом
последний великий русский
писатель?
Мечты сбываются на
небесах, Венедикт
Васильевич.
|