Омутище - Леоново.

- Нет, нет, ты не подумай, это не сама мысль, это просто средства, чтоб ее разрешить. Ты понимаешь - когда хмель уходит от сердца, являются страхи и шаткость сознания. Если б я сейчас выпил, я не был бы так расщеплен и разбросан... Не очень заметно, что я расщеплен?
- Совсем ничего не заметно. Только рожа опухла.
- Ну, это ничего. Рожа - это ничего...
- И выпить тоже нет ничего, - подсказал Петр, встал и зажег канделябры.
Я встрепенулся: "Хорошо, что ты зажег, хорошо, а то - знаешь? - немножко тревожно. Мы все едем, едем целую ночь, и нет никого с нами, кроме нас."
- А где же твоя княгиня, Петр?
- Она давно уже вышла.
- Куда вышла?
- В Храпуново вышла. Она из Петушков ехала в Храпуново. В Орехово-Зуеве вошла, а в Храпунове - вышла.
- Какое еще Храпуново! Что ты все мелешь, Петр?.. Ты не путай меня, не путай... Так, так... самая главная мысль... Кружится у меня почему-то в голове Антон Чехов. Да, и Фридрих Шиллер, Фридрих Шиллер и Антон Чехов. А почему - понятия не имею. Да, да ... вот, теперь яснее: Фридрих Шиллер, когда садился писать трагедию, ноги всегда спускал в шампанское. Вернее, нет, не так. Это тайный советник Гете, он дома у себя ходил в тапочках и шлафроке... А я - нет, я и дома без шлафрока; я и на улице - в тапочках... А Шиллер-то тут причем? Да, вот он при чем: когда ему водку случалось пить, он ноги свои опускал в шампанское. Опустит и пьет. Хорошо! А Чехов Антон перед смертью сказал: "Выпить хочу." И умер...
Петр все глядел на меня, стоя надо мной. Я мысли собираю, а ты - смотри. Вот еще Гегель был. Это я очень хорошо помню: был Гегль. Он говорил : "Нет различий, кроме различия в степени, между различными степенями и отсутствием различия." То есть, если перевести это на хороший язык: "Кто же сейчас не пьет?".. Есть у нас что-нибудь выпть, Петр?
- Нет ничего. Все выпито.
- И во всем поезде нет никого?
- Никого.
- Так... Я опять задумался. И странная эта была дума. Она обволакивалась вокруг чего-то такого, что само по себе во что-то обволакивалось. И это "что-то" тоже было странно. И душа - тяжелая была душа...
Что я делал в это мгновение - засыпал или просыпался? Я не знаю, и откуда мне знать? "Есть бытие, но именем каким его назвать? - ни сон оно, ни бденье." Я продремал так минут 12 или минут 35.
А когда очнулся - в вагоне не было ни души, и Петр куда-то исчез. Поезд все мчался сквозь дождь и черноту. Странно было слышать хлопанье дверей во всех вагонах: оттого странно, что ведь ни в одном вагоне нет ни души...
Я лежал, как труп, в ледяной испарине, и страх под сердцем все накапливался...
- Ка-мер-ди-нер! В дверях появился Петр, с синюшным и злым лицом. "Подойди сюда, Петр, подойди, ты тоже весь мокрый - почему? Это ты сейчас хлопал дверьми, да?"
- Я ничем не хлопал. Я спал.
- Кто же тогда хлопал? Петр глядел на меня, не моргая. - Ну, это ничего, ничего. Если под сердцем растет тревога, значит, надо ее заглушить, а чтобы заглушить, надо выпить. А у нас есть что-нибудь выпить?
- Нет ничего. Все выпито.
- И во всем мире никого-никого?
- Никого.
- Врешь, Петр, ты все мне врешь!!! Если никого, то кто же там гудит дверьми и окнами? А? Ты знаешь?.. Слышишь?.. У тебя и выпить, наверное есть, а ты мне все врешь?..
vПетр, все так же, не моргая и со злобою, глядел на меня. Я видел по морде его, что я его раскусил, что я понял его и что он теперь боится меня. Да, да, он повалился на канделябр и погасил его собою - и так пошел по вагону, гася огни. "Ему стыдно, стыдно!" - подумал я. Но он уже выпрыгнул в окошко.
- Возвратись, Петр! - я так закричал, что не сумел узнать своего голоса, - возвратись!
- Проходимец! - отвечал тот из-за окошка. И вдруг - впорхнул опять в вагон, подлетел ко мне, рванул меня за волосы, сначала вперед, потом назад, потом опять вперед, и все это с самой отчаянной злобою...
- Что с тобой, Петр? Что с тобой?!..
- Ничего! Оставайся! Оставайся тут, бабуленька! Оставайся, ста- рая стерва! Поезжай в Москву! Продавай свои семечки! А я не могу больше, не могу-у-у-у-у-у!..
И снова выпорхнул, теперь уже навечно. "Черт знает, что такое! Что с ними со всеми?" Я стиснул виски, вздрогнул и забился. Вместе со мною вздрогнули и забились вагоны. Они, оказывается, давно уже бились и дрожали...
 

Предыдущая глава      Содержание     Cледующая глава