Воиново - Усад.

Ни одной бомбы на нас не упало и наутро. И тогда, открывая 3-й пленум, я сказал:
"Сенаторы! Никто в мире, я вижу, не хочет с нами заводить ни дружбы, ни ссоры. Все отвернулись от нас и затаили дыхание. А поскольку каратели из Петушков подойдут сюда завтра к вечеру, а российская у тети Шуры кончится завтра утром, - я беру в свои руки всю полноту власти; то есть кто дурак и не понимает, тому я объясню: я ввожу комендантский час. Мало того - полномочия президента я объявляю чрезвычайными, и заодно становлюсь президентом. То есть "личностью, стоящей над законом и пророками"...
Никто не возразил. Один только премьер Боря С. при слове "пророки" вздрогнул, дико на меня посмотрел, и все его верхние части задрожали от мщения...
Через два часа он испустил дух на руках у министра обороны. Он умер от тоски и от чрезмерной склонности к обобщениям. Других причин вроде бы не было а вскрывать мы его не вскрывали, потому что вскрывать было бы противно. А к вечеру того же дня все телетайпы мира приняли сообщение: "Смерть наступила вследствие естественных причин". Чья смерть, сказано не было, но мир догадывался.
4-й пленум был траурным. Я выступил и сказал: "Делегаты! Если у меня когда-нибудь будут дети, я повешу им на стену портрет прокуратора Иудеи Понтия Пилата, чтобы дети росли чистоплотными. Прокуратор Понтий Пилат стоит и умывает руки - вот какой это будет портрет. Точно так же и я: встаю и умываю руки. Я присоединился к вам просто с перепою и вопреки всякой очевидности. Я вам говорил, что надо революционизировать сердце, что надо возвышать души до усвоения вечных нравственных категорий, - а что все остальное, что вы тут затеяли, все это суета и томление духа, бесполезнеж и мудянка...
И на что нам рассчитывать, подумайте сами! В общий рынок нас никто не пустит. Корабли Седьмого американского флота сюда не пройдут, да и пройти не захотят..."
Тут уже заорали с мест: - А ты не отчаивайся, Веня! Не пукай! Нам дадут бомбардировщики! В-52 нам дадут!
- Как же! дадут нам В-52! Держите карман! Прямо смешно вас слушать, сенаторы!
- И "Фантомы" дадут! - Ха-ха! Кто это сказал: "Фантомы"? Еще одно слово о "Фантомах" и я лопну от смеха...
Тут Тихонов со своего места сказал:
- "Фантомов" нам, может быть, и не дадут, - но уж девальвацию франка точно дадут...
- Дурак ты, Тихонов, как я погляжу! Я не спорю, ты ценный теоретик, но уж если ты ляпнешь!.. Да и не в этом дело. Почему весь Петушинский район охвачен пламенем, но никто, никто этого не замечает, даже в Петушинском районе? Короче, я пожимаю плечами и ухожу с поста президента. Я, как Понтий Пилат: умываю руки и допиваю перед вами весь наш остаток российской. Да. Я топчу ногами свои полномочия - я ухожу от вас. В Петушки.
Можете себе вообразить, какая буря поднялась среди делегатов, особенно, когда я стал допивать остаток!..
А когда я стал уходить, когда ушел - какие слова полетели мне вслед! Тоже можете себе вообразить, я этих слов приводить вам не буду...
В моем сердце не было раскаяния. Я шел через луговины и пажити, через заросли шиповника и коровьи стада, мне в поле кланялись хлеба и улыбались васильки. Но, повторяю, в сердце не было раскаяния... Закатилось солнце, а я все шел.
"Царица Небесная, как далеко еще до Петушков"! - сказал я сам себе. "Иду, иду, а Петушков все нет и нет. Уже и темно повсюду - где же Петушки?"
"Где же Петушки?" - спросил я, подойдя к чьей-то освещенной веранде. Откуда она взялась, эта веранда? Может, это совсем не веранда, а терраса, мезонин или флигель? я ведь в этом ничего не понимаю, и вечно путаю.
Я постучался и спросил: "Где же Петушки? Далеко еще до Петушков?" А мне в ответ - все, кто был на веранде - все расхохотались, и ничего не сказали. Я обиделся и снова постучал - ржание на веранде возобновилось. Странно! Мало того - кто-то ржал у меня за спиной.
Я оглянулся - пассажиры поезда "Москва - Петушки" сидели по своим местам и грязно улыбались. Вот как? Значит, я все еще еду?..
"Ничего, Ерофеев, ничего. Пусть смеются, не обращай внимания. Как сказал Саади, будь прям и прост, как кипарис, и будь, как пальма, щедр. Не понимаю, причем тут пальма, ну да ладно, все равно будь, как пальма. У тебя кубанская в кармане осталась? осталась. Ну вот, поди на площадку и выпей. Выпей, - чтобы не так тошнило."
Я вышел на площадку, сжатый со всех сторон кольцом дурацких ухмылок. Тревога поднималась с самого днища моей души, и невозможно было понять, что это за тревога, и откуда она, и почему она так невнятна...
- Мы подъезжаем к Усаду, да? - Народ толпился у дверей в ожидании выхода, и к ним-то я обращал свой вопрос: - Мы подъезжаем к Усаду?
- Ты, чем спьяну задавать глупые вопросы, лучше бы дома сидел, - отвечал какой-то старичок, - дома бы лучше сидел и уроки готовил. Наверно, еще уроки к завтрему не приготовил, мама ругаться будет.
А потом добавил:
- От горшка два вершка, а уже рассуждать научился!.. Он что, очумел, этот дед? Какая мама? Какие уроки?.. От какого горшка?.. Да нет, наверно, не дед очумел, а я сам очумел. Потому что вот и другой старичок, с белым-белым лицом, стал около меня, снизу вверх посмотрел мне в глаза и сказал:
- Да и вообще: куда тебе ехать? Невеститься тебе уже поздно, на кладбище рано. Куда тебе ехать, милая странница?..
"Милая странница!!!?" Я вздрогнул и отошел в другой конец тамбура. Что-то неладное в мире. Какая-то гниль во всем королевстве и у всех мозги набекрень. Я на всякий случай, тихонько, всего себя ощупал: какая же я после этого "милая странница"? С чего это он взял? Да и к чему? Можно, конечно, пошутить - но ведь не до такой же степени нелепо!
Я в своем уме, а они все не в своем - или наоборот: они все в своем, а я один не в своем? Тревога со дна души все подымалась и подымалась. И когда подъехали к остановке и дверь растворилась, я не удержался и спросил еще раз, у одного из выходящих, спросил:
- Это Усад, да? А он (совсем неожиданно) вытянулся передо мной в струнку и рявкнул: "Никак нет!!" А потом - потом пожал мне руку, наклонился и на ухо сказал: "Я Вашей доброты никогда не забуду, товарищ старший лейтенант!.."
И вышел из поезда, смахнув слезу рукавом.
 

Предыдущая глава      Содержание     Cледующая глава